— Данила передал тебе вот это. — Алексей протянул мне сложенный вдвое лист бумаги.

Данила использовал мой любимый карандаш — 6В. Мягкий, сочный. Ночная темень на бумаге. 6В подойдёт, чтобы нарисовать щетину Алексея. Тяжёлые тени на щеках. И на шее. И на подбородке. Лучше рисовать в профиль, сосредоточиться на линии челюсти…

— Читай! — приказал Алексей.

Не хочется.

Я смотрела на частокол букв, но меня не волновал смысл написанного. Для себя я уже давно всё решила.

«Я заберу свои вещи. Ключи оставлю в почтовом ящике. Надеюсь, больше не встретимся»

Самое неприятное — это взгляд Алексея, зафиксированный на мне, изучающий, как я разглядываю скупые строки. Знал бы он, что я думаю не о Даниле, а о карандаше.

— Кто это написал, ты или он? — спросила холодно. — Или ты диктовал?

На самом деле мне плевать. Сам ли Данила придумал это письмо или поддался уговорам Алексея, не имеет значения. Для меня это — конец, я давно перешла черту допустимого терпения. Меня гложет не потеря, а несправедливость случившегося.

То, каким я знала Данилу, — всего лишь иллюзия. Да и были ли мои чувства любовью, если я так быстро от них отказалась? Мне было хорошо с Данилой, а теперь жутко, оглушающе плохо. И страшно. Вот и все определения.

Рядом с ним я ослепла, запуталась в своих ошибках, впала в истерику. Меня накрыло с головой.

Как же это глупо.

— Данила соберёт вещи и уедет прямо сейчас, — продолжил Алексей. — Я прослежу. Через два дня у его группы концерт шестьсот километров отсюда. Его не будет неделю, и я постараюсь сделать так, чтобы он продлил гастроли.

— Мне отпраздновать это событие?

Злюсь на всю их семью и вымещаю эту злобу на Алексее.

— Если хочешь, празднуй. — Алексей стоял передо мной, олицетворяя каменное спокойствие. — Но не ищи встреч, Ника, поняла? Никогда. Ваши отношения окончены, помолвка разорвана.

— Спасибо, что поставил в известность. Не волнуйся, я не стану тащиться за Даней, как обезумевшая фанатка. Я уже собралась, уеду через пару минут. Навещу родителей, а через пару дней вернусь к себе. Только съезжу на станцию…

— Кровь больше не нужна.

Поднявшись, я попыталась пройти мимо Алексея, но он остановил меня, наклонившись в сторону. В этот раз прикасаться не стал. Он смотрел на диван, на котором я оставила сложенную записку. Он что, думал, я стану её хранить? Орошать слезами? Заключать в рамку?

— Ника, не могла бы ты сделать любезность? — Вежливость его тона пробудила мой интерес. — Если Данила с тобой свяжется, не разговаривай с ним и сразу позвони мне.

Он стоял слишком близко и смотрел на мои губы.

— Алексей, не мог бы ты сделать любезность? Не надейся на это. Я завязала с вашей семейкой.

Обойдя его, я прихватила вещи и наклонилась за сапогами. В этот момент меня подняло в воздух и опрокинуло на стену. Моё «Ах!» гулко разнеслось по пустому коридору и отдалось болью в рёбрах.

Алексей Резник стоял передо мной в почти невменяемом состоянии. Полуприкрытые глаза жадно сканировали моё лицо, то и дело останавливаясь на губах. Правой рукой он прижимал меня к стене, левую держал на весу около моего лица, не решаясь дотронуться. То подавался ко мне всем телом, то отстранялся, сжимая пальцы в кулак. Он дышал с усилием, то и дело прерываясь, словно пытаясь скрыть и удержать в узде очевидное возбуждение.

— Я сделал тебе больно, — сказал он, опуская взгляд на мои рёбра.

— Я это переживу.

Я не сводила с него взгляда. Жадного и безымянного — не любовь, не страсть, даже не интерес, но я хочу стоять в чужом коридоре и смотреть на него. Вдыхать морозный запах мужчины, который меня презирает. Изучать, осязать его презрение, которое спровоцировала сама. Во мне кипит жадная, слепящая, наэлектризованная злоба.

Я могла вырваться. Да и не вырваться, а просто отойти в сторону. Хватка Алексея ослабла, а он так и не притронулся ко мне свободной рукой. Просто смотрел. Стоял в полутёмном коридоре и смотрел на моё лицо.

Не стану растрачиваться на притворство и говорить, что «неведомая сила» толкнула меня к Алексею. Иногда мы просто делаем то, что делаем, хорошо это или плохо. Вот и вся правда.

Мы смотрели друг на друга слишком долго и не притворялись, что это было вежливым прощанием.

Нехотя, медленно пальцы Алексея распрямились и коснулись моей щеки. Это был вынужденный жест мужчины, который проиграл решающий раунд внутренней борьбы.

Не позволяя себе думать, я повернула голову и провела губами по его пальцам.

Близость с третьим Резником. Своеобразная гарантия, что уж после такой выходки мне не грозит ещё одна встреча с его семьёй.

В следующую секунду мы сплелись в единый ураган.

Наш поцелуй не был красивым, а уж о нежности и речи быть не могло. Никакой подготовки, нежного поглаживания губ и мягких прикосновений. Никаких вопросительных взглядов.

Жёсткий поцелуй, сразу и в глубину, до растянутых губ, до моментальной ноющей тяги в животе.

До распахнутых ног вокруг его пояса. До его рук, с силой сжимающих мои бёдра.

Наверное, я мстила.

«Не хочешь знать, кто я такая на самом деле? Пожалуйста, не очень-то и хотелось. Презираешь меня? На здоровье, так лучше».

Наверное, он мстил.

За то, что я выбила их семью из равновесия. За свой кофейный портрет. За Данилу.

На вкус Алексей горьковатый, терпкий, но мне не интересен его вкус. Я не запоминаю его движения. Не гадаю о следующем мгновении.

Просто делаю то, что хочу.

Я изучаю неровности его языка, ласкаю нёбо. Он вжимается в меня сильнее, и вибрация бежит по спине сладким позывом.

Его звуки вливаются в мою гортань, трепещут в ней, порождая во мне страстную животную силу. Хватаю его за шею, прижимаюсь губами к горлу и впитываю его звуки.

Мне нравится, как звучит его страсть. Как она дрожит на моих губах.

Хочу вибрировать всем телом в такт его звучанию. Хочу мстить.

Ему хуже.

Я ухожу из этой семьи, я прощаюсь. Я просто мщу, а он целует женщину, которая (предположительно) изменила одному из его братьев с другим. А он — третий.

Алексей меня презирает.

Если этот звук в его горле — презрение, то я хочу, чтобы он меня презирал.

На мне всего лишь леггинсы, поэтому я чувствую всё. Его. Целиком. Сильная рука дёргает за пояс, и я прижимаюсь сильнее.

Я хочу мстить. По-всякому. С ним.

Снова возвращаюсь к его губам и, как по будильнику, внезапно прихожу в себя. Остываю от животного порыва.

Алексей тоже замирает, руки в неловком движении, губы в сантиметре от моих.

Я осторожно спускаюсь на землю, во всех смыслах. Поправляю одежду, поднимаю брошенные пальто и сумку.

— Вечер встречи будет полный отпад, — хмыкаю с горькой иронией и выхожу из чужой квартиры, оставляя за собой мрачного одноклассника.

Как говорится, 3/3.

Ай да Ника. Ай да умелица. Вот же, умудрилась охватить всю семью. В тихом омуте…

Если я упаду задницей в сырую глину, останется отпечаток моей жизни.

---------------------

11 — Данила поёт отрывки из песни Э. Костелло «Я хочу тебя».

Глава 5. Мужчина, которого…

— Я назову картину «Страсть».

— Хорошее название, Олег Максимович.

— Слишком примитивно?

— Если изображена страсть, то лучше так и сказать. Незачем называть картину «Это дивное ощущение в паху».

Клиент разразился хохотом, при этом стараясь не забрызгать холст краской. Хотя «Страсть» — своеобразная картина, не каждый поймёт, какие брызги лишние, какие нет.

— Дивное ощущение в паху, — повторил он. — Может, сделать интерактивный экспонат?